Воскресший Иисус собирается провести некоторое время на Урантии, чтобы обрести опыт восходящего моронтийного пути, который проходят смертные обитаемых миров. Хотя Учитель намеревается провести моронтийный период своей жизни в том же мире, где состоялась его инкарнация в образе смертного, этот опыт во всех своих аспектах будет соответствовать опыту, который приобретают смертные Сатании, последовательно осваивающие моронтийную жизнь в семи обительских мирах Иерусема.
Всё это заключенное в Иисусе могущество—дар жизни, позволивший ему воскреснуть из мертвых,—является тем самым даром вечной жизни, который он посвящает верующим в царство и который позволяет и ныне не сомневаться в их воскресении и избавлении от уз естественной смерти.
Утром, в день воскресения, смертные миров восстанут с тем же типом переходного, или моронтийного, тела, каким обладал Иисус, восставший из гробницы в то воскресное утро. В этих телах нет кровотока, и такие существа не питаются обычной материальной пищей. Тем не менее, эти моронтийные формы реальны. Когда различные верующие видели воскресшего Иисуса, они действительно видели его; они не обманулись, не пали жертвами видений или галлюцинаций.
Прочная вера в воскресение Иисуса была главной чертой веры всех ветвей раннего евангельского учения. В Иерусалиме, Александрии, Антиохии и Филадельфии все учители евангелия объединились в этой безусловной вере в воскресение Учителя.
Рассматривая ту важную роль, которую Мария Магдалина сыграла в возвещении воскресения Учителя, следует отметить, что Мария была главной представительницей женского корпуса, подобно тому как Петр—главным представителем апостолов. Мария не руководила женщинами, которые трудились на благо царства, однако она являлась их ведущим учителем и представителем. К тому времени Мария стала чрезвычайно осмотрительной женщиной, поэтому ее дерзкое обращение к мужчине, которого она приняла за сторожа в саду Иосифа, говорит только о том, в какой ужас она пришла, обнаружив пустой склеп. Именно глубина ее любви и преданности заставили Марию на мгновение забыть о традиционной сдержанности еврейской женщины при обращении к незнакомому мужчине.